[ Предыдущий раздел ] [ Следующий раздел ] [ На оглавление книги ] [ На главную страницу сайта ]

Больше двухсот лет назад Лессинг как будто специально написал вступление к этой главе. «В природе все тесно связано одно с другим, все перекрещивается, чередуется, преобразуется одно в другое. Но в силу такого беспредельного разнообразия она представляет собою только зрелище для беспредельного духа. Чтобы существа ограниченные (это мы с вами, читатель. - В.Г.) могли наслаждаться ею, они должны обладать способностью предписывать ей известные границы, которых у нее нет, способностью абстрагировать и направлять свое внимание по собственному усмотрению. Этою способностью мы пользуемся во все моменты нашей жизни; без нее наша жизнь была бы немыслима; из-за бесконечного разнообразия ощущений мы бы ничего не ощущали. Мы непрестанно были бы жертвою минутных впечатлений, мы бы грезили, не зная, о чем грезим.» /64/ В этих соображениях, следующих из проницательного анализа реального состояния дел и восходящих, очевидно, к Спинозе, и неизбежно, в свою очередь, приводящих к диалектике, указывается на наличие специфического механизма, позволяющего существам с конечными способностями все же ориентироваться в бесконечно сложной реальности с помощью отбора лишь чего-то важного для данного момента и пренебрежения остальным. И сейчас мы можем, опираясь на возросший опыт, конкретизировать работу этого механизма и уточнить некоторые его следствия.

Принципиально важно, что контроль над системами, о котором говорилось выше, может существовать только тогда, когда существует система ценностей, выстраивающая иерархию воздействий и результатов по степени их важности, так что некоторые возможные воздействия и результаты или вообще не замечаются или могут быть отброшены и не приниматься во внимание, что приводит к незеркальности отражения мира в теориях. Хотя для получения изложенных выше физических и методологических выводов оказалось достаточным привлечения довольно простого и, видимо, общеприемлемого «наблюдателя», интересно и полезно на будущее было бы более широко посмотреть, чем существенно отличается сей субъект от тех объектов, с которыми он работает, каковы его общие особенности и во что они могут выливаться в его деятельности. Очевидно, первой и наиболее существенной чертой реального «наблюдателя» является то, что он живой. И теперь мы попытаемся выяснить, что же это такое.

Мнений по вопросу о том, чем отличается живое от неживого, по каким свойствам проводить классификацию, у естественников существует довольно много. Обыденные критерии интуитивны и расплывчаты. Для различных целей предпринимались попытки их формализовать. Задачей является выработка такой классификации, которая отражала бы существенные черты того, что интуитивно понимается как жизнь, но которая не опровергалась бы достаточно очевидными контрпримерами, скажем, примером растущего, но явно неживого кристалла, или чтобы старая собака, уже не способная к продолжению рода, не могла быть признана неживой. Понятно, что более или менее строгая классификация должна быть достаточно узкой и поэтому не обязана точно совпадать с привычной житейской и уж тем более с безграничной поэтической, согласно которой и камни могут быть живыми. Кроме того, нам достаточно определения указанного феномена, так сказать, в статике, без истории, без становления и развития, что характерно для естественных наук и, в частности, для физики, которой мы занимаемся и которую удовлетворит простое уточнение понятия «наблюдатель», проясняющее в основном происхождение неточностей и их роль в познании. Всему свое место, о чем следует помнить во избежание недоразумений.

Как во всяких неформальных, не сводящихся к чистой логике исследованиях, к каковым относятся, например, физические, и каким является задача определения критерия живого, ни индукция, ни дедукция не могут полностью и строго ни получить, ни доказать искомый результат. В такой ситуации «эпистемологический анархист» мог бы удовлетвориться высказыванием сразу конечного ответа. Нельзя сказать, чтобы это был совсем уж неправильный прием. Как известно, уклонения от верной методологии всегда основаны на излишней абсолютизации отдельных особенностей познания, так что основания для приведения решения без сопровождения его пояснениями и доказательствами всегда имеются, и, действительно, так можно поступать в достаточно простых случаях. Но здесь полезно предварительно критически рассмотреть основные из уже предпринимавшихся попыток определить критерий живого, чтобы хотя бы увидеть, чего не должен включать этот критерий. Из одних отрицаний, конечно, не построить положительной конструкции, но они могут навести на верный вывод и помочь легче его принять.

В достаточной мере понято, что нельзя различать живое и неживое по физическим признакам - по числу составляющих атомов, по элементному составу и т.д. Не видна разница и на уровне слежения за координатами и скоростями элементарных составляющих живого и неживого объектов, о чем говорилось ранее. Так как не существует «энтропии вообще», то нельзя отделить, как часто полагают, живые объекты от неживых по тем или иным значениям их энтропии. Фактическая несостоятельность классификации живого и неживого по значениям традиционно определяемой энтропии показана в /17/: такая энтропия явно живого организма практически не отличается от энтропии такого же объема обычной воды.

Отмечая относительную слабость собственных физических сил человека по сравнению с силами природы, которыми он в состоянии манипулировать, иногда говорят, что это и выделяет его из неживой природы. Близко к этому мнение о проведении границы между живыми и неживыми объектами по степени важности для них небольших изменений в их структуре на том, например, основании, что известные медикам небольшие по масштабам всего организма первоначальные дефекты в очень маленьких клетках могут приводить к весьма неприятным последствиям. На все это можно возразить, указав в качестве контрпримера на широко распространенные критические явления в довольно простых и бесспорно неживых реальных физических системах.

Существует мнение (см., например, /65/), что живые объекты - это те, которые воспроизводятся на основе молекулярного кода, выработанного эволюцией, происходившей в результате естественного отбора. Очевидный недостаток этого критерия - его излишняя ограничительность. Трудно было бы назвать неживым объект, внешне и по поведению в основном похожий, скажем, на человека, субъективно осознающий себя, но созданный искусственно, вне процесса развития его как вида путем естественного отбора, пусть даже несамовоспроизводящийся, для которого вообще не характерны внутренние изменения типа деления клеток (в связи с чем он, может быть, и существовал бы непродолжительное время). При этом незаконным было бы утверждение, что ему лишь кажется, что он себя осознает: по-видимому, может что-то казаться только живому. Совсем другой вопрос - проверка истинности его утверждения о том, что ему и в самом деле что-то кажется. Точно, с достоверностью проверить это никакими «объективными» наблюдениями, например, физическими, очевидно, нельзя. Заявления о неравнодушном отношении к окружающему можно получить и от соответственно запрограммированной бездушной машины, которой в действительности все безразлично. Однако если самому этому «заявителю» и в самом деле что-то кажется, то он обладает достаточным признаком живого. Таким образом, живым объект является не обязательно тогда, когда мы это можем проверить, а когда он живой для себя, сам выделен как таковой.

В естественнонаучном плане определение живого на базе какой-то его предыстории противоречит сущности его материальной основы: по крайней мере как мы физически понимаем материальную природу, объект ведет себя определенным образом в зависимости исключительно от состояния его элементов в данный момент, независимо от того, как это состояние образовалось. Это один из рациональных моментов того, что М.В.Волькенштейн связывает с определенностью биологии физикой.

Предлагалось /66/ отличие проводить по наличию или отсутствию у исследуемого объекта какой-то цели, некоторой скоррелированности действий, происходящего. Однако этот критерий надо по крайней мере уточнить.

Скажем, клетка в определенный момент присоединяет к себе некоторую молекулу. Но ведь все всегда происходит в определенный момент. Все происходящее всегда, так сказать, однородно скоррелировано на микроскопическом уровне (хотя бы модельном, о котором мы только и можем говорить с определенностью), реализуется на основе микрозаконов из предыдущих состояний. Эта корреляция не нуждается во введении понятия цели, так как на микроскопическом уровне никакого выбора нет, ни в каком отношении на этом уровне ничто не изменится, если цели не будет. На «объективном», микроскопическом уровне вопрос «зачем» не имеет смысла и совершенно незаконен. По этой причине нельзя назвать «объективно» (вне связи с каким-то субъективным отношением, в абсолютном смысле) более упорядоченной одну ситуацию по сравнению с другой. То есть нетривиальной «объективной» корреляции ввести нельзя.

Тогда, быть может, под скоррелированностью в рассматриваемом критерии следует понимать скоррелированность реально осуществляющегося развития с некоторым «полезным» развитием /66/? Но критерий пользы существует лишь на субъективном уровне, который свойствен только живому. Так что получается определение живого через живое же. С одной стороны - круг, но с другой - это не обязательно плохо: круг плох в формальной логике, которая отнюдь не исчерпывает жизни и в которой (формальной логике) нет известной диалектической спирали, несомненно необходимой в процессе познания.

Рассмотрим пример вычислительной машины, рассчитывающей столкновение биллиардных шаров, используя подходящую модель процесса столкновения и формально-логические операции. Скажем, налетающий шар полетит после столкновения вправо, если он столкнулся со встречным своей левой стороной. Тем, что машина работает по логическим законам, она еще не отличается по степени скоррелированности от обсчитываемой системы биллиардных шаров, которая для своего движения не нуждается в расчете, - и тут, и там скоррелированность только «объективная». Действия по расчету процесса в той же мере предопределены, что и сам процесс. С одной стороны, машина как бы имитирует некоторые аспекты действий человека (например, методы анализа ситуаций), но с другой - это еще не дает ей самой более высокого (субъективного) уровня, в связи с которым возникает сам анализ и порождаются его методы. Пока ей безразлично, приводит или нет ее «анализ» к «благоприятному» результату, ни о каких корреляциях, отличных от «объективных», не может быть речи: никакого выбора нет, ничего нового не возникает, все уже содержится в исходном микроскопическом состоянии, движение происходит исключительно на «объективном» уровне. Логики для самой машины не существует. Это мы в связи с выполняемой задачей ставим в соответствие состояниям каких-то элементов машины выводы «да» или «нет». По этой причине целесообразность у рассматриваемой машины - конечно, антропоморфизм /67/. И так будет до тех пор, пока у нее не будет некоторого отношения к ситуации (к состоянию внешней среды и к своему собственному) со своей собственной позиции. Без этого субъективного уровня машина может быть даже обучающейся, т.е. с нашей точки зрения все более координирующей свои действия, но для нее самой вся эта координация, достижение результата и т.п. безразличны, т.е. отсутствуют. Действительное действие, классификация поведения по степени целесообразности для нее появится только тогда, когда ей самой это станет хотя бы в какой-то мере небезразличным.

И так мы неотвратимо приближаемся к признанию того, что наличие какого-то небезразличия, «неравнодушия», заинтересованного отношения к ситуации бесспорно относит явление к сфере жизни. Не стоит выводить критерий просто из перечисления объектов, которые всеми или некоторыми квалифицируются как живые. Нам нужно выделить существенную грань, которой и может служить наличие или отсутствие самостоятельной заинтересованности объекта.

Ясно, что к живому надо отнести спорящих о политике или, скажем, футбольных болельщиков. Но это уж совсем явный уровень заинтересованности. Разумеется, границу следует провести как можно ниже, лишь бы не перескочить в область, где заинтересованность отсутствует. То есть нужно указать минимальную границу небезразличия.

С чего же начинается небезразличное отношение? Что такое - небезразличие? Небезразличие - это когда от чего-то может быть хорошо, а от другого - плохо, по крайней мере с этого оно начинается. Так вот действительно существенная, критическая граница - наличие или отсутствие ощущения типа «хорошо-плохо». Наличие этого ощущения выделяет ощущающий объект из среды, ставит его к ней в особое отношение, отличное от «отношений» микроскопических взаимодействий. Без этого ощущения граница между ним и средой самостоятельно не возникает, и он попросту не существует как отдельный самостоятельный (сам по себе) объект.

Эти ощущения к физике не сводятся, это сфера идеального. Сейчас мы посмотрим, что в данном случае эта несводимость означает, точнее - чему соответствует.

Итак, если у данной системы вырабатывается отношение к ситуации, хотя бы самое простое - двузначное, то это - живое. Ясно, что такое отношение в некотором смысле проще, чем точная отражаемая в этом отношении ситуация. Выражаясь привычным физическим языком, реальная материальная ситуация определяется какими-то значениями неисчислимого множества параметров. Вырабатываемый отклик - ощущение «хорошо-плохо» - может быть описан всего лишь одним параметром, способным принимать только два значения. Тогда ясно, что одному значению этого параметра может соответствовать множество различных реальных состояний среды, другому - еще одно множество (но не все остальные, так как иные ситуации будут гибельными для ощущающего объекта). Таким образом, характерной чертой ощущения является его относительная устойчивость: изменение ситуации в некоторых ограниченных пределах оставляет отклик неизменным. Ощущающий объект не чувствует малых изменений в своем «физическом» состоянии. Мы не ощущаем лапок комара по отдельности - вот одно из наглядных доказательств устойчивости ощущений, приведенных Лукрецием (/44/, III, 389-390), автором чрезвычайно наблюдательным и доказательным, как то и подобает исследователю-материалисту по определению. Налицо «антиномия»: небезразличие возможно только при определенной степени безразличия.

Между прочим, совершенно непонятна физическая подоплека такого существенного отрыва отклика от его внешней (в известном смысле) причины. Как может произойти упрощение? Что его обеспечивает? Тут имеется обширное поле для спекуляций. Похоже, что в меньшей части материи не может быть полностью, исчерпывающим образом отражено, отпечатано воздействие на нее всей остальной материи. Это радикально отличается от того положения, которое выражается известной фразой о том, что по одной капле можно судить обо всем мире. Все же, видно, несмотря на неисчерпаемость материи меньшая ее часть проще большей в абсолютном смысле. То есть простое, прямолинейное представление о неисчерпаемости и бесконечной делимости материи, подобное теоретико-множественной оценке числа точек на отрезке и на его части, когда все точки на отрезке и на его части могут быть поставлены во взаимнооднозначное и взаимнонепрерывное соответствие, не соответствует действительности. Кажется, физика до таких глубин пока не дошла. Возможно, это вообще вопрос не к той физике, которую мы знаем.

Существующая физика, строящая, как и другие естественные науки, только конечные модели реальности, по-видимому, в принципе недостаточна для разрешения этого вопроса. Относительная устойчивость ощущения означает какое-то насыщение возможностей влияния среды на систему, вырабатывающую реакции (отклики) на эти влияния - воздействия неисчислимого разнообразия (лучше сказать, бесконечно сложные). Сама по себе физика, может быть, и может предложить подобные модели. Например, проекции спина частицы могут принимать лишь несколько значений при том, что окружающая среда может многообразно меняться. Но мы-то знаем, что описания состояний в физике уже упрощены относительно неисчерпаемой реальности, а в действительности у подсистем, которые стремится описать физика, несомненно имеется еще много состояний и параметров. То есть тут физика упрощает на основании уже существующего упрощения, базой которого является относительная устойчивость ощущений, и базой чего в свою очередь является нечто «физическое», нам и существующей физике не известное. Так что физическое объяснение указанного насыщения реакции системы было бы, по-видимому, существенно тавтологичным.

Можно предположить, что с таким своеобразным характером делимости материи связана сама возможность неоднородности и изменения состояния материи, т.е., например, того, что в одном месте вещество может быть плотнее, чем в другом, и плотности с течением времени могут изменяться. И вообще этот не прямолинейный до бесконечных глубин характер делимости возникает, если так можно выразиться, одновременно с возможностью некоторого отделения одного от другого и с возможностью выделения в чем-то меньшей, отличной от целого части: если бы ситуация была подобна положению с отрезком и равномощной ему его частью, то меньшая часть материи не отличалась бы от большей и никак нельзя было бы «отстроиться» от мелочей в пользу более важного и быть хотя бы относительно суверенными по отношению ко всему остальному миру.

Без этого свойства познание и предсказания с какой-либо долей уверенности были бы невозможны. Полного знания абсолютно всего касаться не будем. Любое же частичное знание при отсутствии этого эффекта ослабления влияния оказывалось бы и невозможным (даже не определимым), и бесполезным. Наличие же эффекта обеспечивает некоторую значимость уже частичного знания а также нормальную стратегию познания вообще и физического в частности. Отсюда проистекают обычные следствия. Так, например, турбулентные процессы в атмосфере несмотря на сильную в некоторых случаях их зависимость от условий (неустойчивость) все же можно и нужно изучать вне зависимости от расположения звезд. Звезды ввиду их удаленности, многочисленности и относительно простого и почти неизменного механизма воздействия на земные процессы влияют на погоду не больше, чем какая-нибудь мышка под полом. Мышки бегают всегда, а приличный антициклон (область высокого давления с солнечной погодой) стабилен и с трудом разрушается мощными ветрами извне, которые не очень-то оглядываются на звезды. Эти процессы в какой-то степени можно предсказывать, никак не учитывая положений звезд: главные внутренние процессы в солнечной системе практически автономны. С другой стороны, это свойство насыщения влияния, слабая в целом роль слабых воздействий не позволяет простыми и тем более случайными средствами достигать очень сложных целей. Пусть даже звезды существенно, то есть сравнимо с другими причинами, воздействуют на земные события. Можно еще представить, что можно с пользой учитывать их влияние на крупномасштабные и относительно устойчивые метеорологические процессы, найдя некоторые достаточно простые зависимости от положений звезд. Для предсказания же более тонких событий, например - сколько капель дождя выпадет на квадратный метр в заранее указанном месте, - весьма приблизительных знаний положений немногих звезд, а тем более только созвездий, и - того хуже - вообще учета только влияния звезд, как это практикуют астрологи, было бы явно недостаточно. Во-первых, сильнее, чем звезды, влияют, конечно, гораздо более близкие события. Во-вторых, для предсказания тонкого и неустойчивого эффекта по меньшей мере необходим очень точный, тщательный и своевременный учет весьма большого числа обстоятельств. Что касается звезд, то ничего похожего никто никогда не делает и не сможет сделать: глаза разбегутся. С одной стороны, точно учесть положения неизвестного числа звезд невозможно, а с другой - и не нужно, так как бесполезно. Конечно, еще более впечатляют астрологические предсказания успехов или неудач, скажем, в денежных делах сразу сотням миллионов людей оптом, так как все они родились в таком-то месяце. Вместо точности - приятная (хотя и невежественная) мысль о неравнодушии звезд к нашим делам а также гордое убеждение в том, что тайна влияния на нас мириад удаленных миров - в наших руках. Кстати сказать, с методологической точки зрения интересно, что астрологи в доказательство весомости своих изысканий ссылаются на «старых людей» и старые книги. То есть их теория - не проверяемая и не развивающаяся, следовательно - не научная.

Против определенного здесь критерия живого могут возразить в связи с тем, что согласно ему растения, простые клетки и тем более вирусы не относятся к живому. Как так может быть?! Но какая им разница, как их называть! Когда и поскольку у них нет ощущений типа «хорошо-плохо», тогда и постольку им безразлично не только как их называют, но и более сильные на них воздействия вплоть до полностью их уничтожающих - совершенно аналогично отношению ко всему этому каких-нибудь бесчувственных кристаллов. Гегель называл ощущение специфическим отличием, абсолютно отличительным признаком животного /68/. Нам здесь этого критерия достаточно.

Как бы то ни было, явная относительная устойчивость ощущений неизбежно приводит к характерным особенностям отражения реальности субъектом, к чему мы теперь перейдем.

[ Предыдущий раздел ] [ Следующий раздел ] [ На оглавление книги ] [ На главную страницу сайта ]