[ Предыдущий раздел ] [ Следующий раздел ] [ На оглавление книги ] [ На главную страницу сайта ]

При анализе связи макроскопических состояний и закономерностей с микроскопическими обнаружилось, что макроскопические не порождаются одними микроскопическими, не следуют и не могут быть выведены только из них - без явного и существенного учета специфических действий заинтересованного в результатах субъекта. В предположении, что первичным, исходным, объективным является микросостояние, чисто объективное определение макросостояния невозможно. Выяснение всего этого было облегчено тем, что пример связи двух уровней - макроскопического и микроскопического - оказался достаточно ясным: с известными и четкими исходными условиями и требованиями, неверное согласование которых немедленно приводит к логическим парадоксам. В физике нет другого примера, где бы так очевидно противостояли два уровня описания - исключая довольно легкую задачу согласования классической механики с квантовой а также проблему скрытых параметров в квантовой механике, для обоснованного решения которой, впрочем, пока нет данных. Кто по последнему вопросу думает иначе, пусть представит себе, что известна только термодинамика - возникла ли бы тогда даже мысль о частицах и управляющей их движением обратимой механике? А если бы и возникла, то как можно было бы согласовать уровни, не зная размеров частиц, их количества и скоростей? Ведь в общем случае - для произвольных значений этих величин и для любых наблюдений, в том числе достаточно длительных и достаточно точных - классической термодинамики получить нельзя!

Итак, разобрав пример связи термодинамики и механики, мы увидели, что макросостояние, которое в феноменологической термодинамике выступает как объективное состояние самой внешней по отношению к наблюдателю реальности, существование которой не зависит от того, существует ли сам наблюдатель или нет, это макросостояние в более общем подходе оказывается отражением результатов определенной деятельности с элементами относительно более глубокого уровня, деятельности, невозможной без субъекта. В разобранной модели первичным, самым глубоким предполагался уровень механических частиц. Однако и опыт, и философия говорят о том, что и этот уровень - не самый глубокий. Естественно обобщая эти результаты, можно сделать вывод, что все объекты, которыми оперируют физика и другие естественные науки, возникают как отражение результатов специфической деятельности со специфическим материалом, но тогда ни один из них не является чисто объективным.

Непосредственная цель и задача физики - познание объективной материальной действительности. Однако эта направленность на объективное не означает, что физика и обнаруживает именно и только объективное. Считать, что цель поиска полностью определяет находимое, результат - это значит приписывать средствам и способам поиска неограниченную мощь. Так как познаем мы что-то только по результатам деятельности, а она всегда конечна, ограничена и несовершенна, то и невозможно найти ни в каком пункте только абсолютно объективное. Все обнаруживаемые структуры должны, таким образом, нести на себе отпечаток действующего субъекта.

Ясно, что и такие объекты, как частицы, в свою очередь сформированы особого рода деятельностью с более глубокой, чем уровень этих частиц, реальной материальной действительностью, но не самой только внешней реальностью. Вообще любые объекты, с которыми мы оперируем, не являясь зеркальными отражениями одной внешней реальности, не могут быть сведены исключительно к ней ни тем более к другим, выделенным другой деятельностью объектам. Это касается всех наук о природе. Связь объектов разных уровней не может быть правильно установлена без учета вклада деятельности в их выделение.

Если же следовать объективистским представлениям, то все эти объекты надо полагать сформированными внешней объективной природой независимо от субъекта и существующими по отношению к нему вполне суверенно. Но тогда и связи между ними необходимо считать чисто объективными, обусловленными только объективными «первоначалами». В таком случае механизм образования объектов должен быть полностью объяснен свойствами «первоначал», а все объекты более высоких уровней должны быть сводимы к комбинациям элементов любых более глубоких уровней.

Проявления редукционизма весьма многообразны и многолики. Например, из обзора Ю.К.Мельвиля «Пути буржуазной философии ХХ века» /40/ ясно видно, что основные ее течения, исключая немногие отклонения в основном последнего времени, насквозь пропитаны редукционизмом. Насколько это способствовало ее прогрессу, можно судить хотя бы по тому, что более чем двухтысячелетней давности тезис софиста Горгия - познанное не может быть передано и объяснено другим - звучит для нее вполне актуально и серьезно в самом прямом и примитивном смысле, и основную роль здесь сыграла редукционистская методология. Можно с уверенностью гарантировать благополучную жизнь в круге буржуазной философии редукционизму и, соответственно, «равноправию» «несоизмеримых парадигм», «теоретически» обеспечивающим всяческого рода, в том числе и социальную, демагогию.

Марксов анализ общественных процессов ни в коей мере не опирался на редукционизм. Но диалектический метод в конкретных естественнонаучных исследованиях воплощается в жизнь далеко не тривиально. Более того, в них огромная часть усилий должна посвящаться и посвящается рутинной работе, весьма индифферентной к высокой методологии. В частности поэтому естественные науки и диалектический материализм пока не вполне освоили достижения друг друга и существуют в значительной степени сами по себе. Конечно, в естественных науках почти безраздельно царит материализм, но и материализм бывает разный.

Привлекательность редукционизма, если даже не говорить о его видимой простоте и кажущейся первоначально ясности, имеет свои основания.

а) Принцип материального единства мира, долгая естественнонаучная практика и, наконец, хорошо усвоенный наукой принцип «бритвы Оккама» побуждают с осторожностью относиться к обнаружению или введению отдельных вполне самостоятельных сущностей, побуждают искать связь между ними. Однако упрощения представлений о мире и познании мешают выявлять существенные следствия отличия мира от его реконструкций конкретными науками. Поэтому стремление отразить единство мира может выливаться в попытки связать теоретически структуры разных уровней непосредственно, «генетически», «сводить» их исключительно только к первичным структурам нижележащих уровней, особенно на базе сугубо материальной, как представляется, физики.

б) Впечатление, что редукционизм в принципе исчерпывающим образом может рассмотреть любой конкретный естественнонаучный вопрос, возникает, во-первых, из того, что согласно современным представлениям, предположив (в модели) наличие некоторого простейшего, первичного уровня элементов и их связей, в принципе можно рассчитать состояние элементов объекта в любой момент с той или иной степенью однозначности, связанной с характером предполагаемых справедливыми микрозаконов (и это действительно так, если отвлечься от технических трудностей решения математической задачи, которые могут стать и часто становятся на практике непреодолимыми), и, во-вторых, из может быть неявного представления, что для решения всех таких вопросов достаточно лишь знания состояния элементов рассматриваемого объекта.

в) В оправдание редукционизма часто приводят как образец науки, эталон естественнонаучного исследования пример физики, который, если его некритически оценивать, якобы свидетельствует о полной успешности редукционистской программы.

Перед тем, как снова обратиться к физике, посмотрим на один вариант защиты редукционизма в биологии.

Что же в действительности достигнуто в том плане, в котором М.В.Волькенштейн говорит, что никакая другая физика не нужна?

Биофизическими и биохимическими исследованиями показано, что известных современной физике материальных элементов вместе с их элементарными взаимодействиями достаточно для того, чтобы из них, как из кирпичиков, могли бы быть построены существующие биологические объекты; точнее, ни в каких других существенных элементах и взаимодействиях, тем более нефизической (нематериальной) природы, при построении этих объектов необходимость не обнаружилась. Таким образом, завершен определенный этап: не только подтверждена нашумевшая в свое время гипотеза, разрабатывавшаяся замечательным Ламетри, о материальности «ингредиентов» живого, но современной науке все эти ингредиенты известны и даже с определенным запасом: по-видимому, все, что глубже атомной физики, к функционированию биологических структур имеет лишь косвенное отношение - лишь через влияние на свойства атомов и молекул, которые могут в этом случае рассматриваться как первичные, элементарные структуры.

И все же в живых объектах есть кое-что весьма существенное, чего нет в физике, хотя к жизненной силе это не имеет никакого отношения.

«Качественное различие лягушки и кристалла кварца вполне очевидно», - а вот это как раз и есть очень важный вопрос, который упускается М.В.Волькенштейном из виду. Иные «очевидно» очень трудно поддаются формализации. Самое существенное качественное различие лягушки и «простого» кристалла состоит в том, что лягушка живая, а кристалл - неживой. Но вопрос о качественном различии живого и неживого совсем не прост, имеет многовековую историю и полного разрешения пока не имеет. Что такое живая? Может прыгать? Может размножаться? А если данная конкретная лягушка на это не способна - она неживая? Обмен со средой? Но можно указать явно неживые объекты, которые не существуют без обмена, например, река. И т.д. Может быть, дело в том, что живая лягушка и неживой кристалл по-разному реагируют на внешние воздействия? Любопытно было бы познакомиться с физической классификацией этих реакций и услышать разъяснение, чем качественно отличаются движения атомов и молекул, составляющих лягушку и кристалл, вызванные, скажем, внешними ударами. А разница, не видимая, правда, на уровне слежения за атомами и молекулами, т.е. не видимая редукционизмом, действительно есть, и она заключается в том, что лягушке может быть, в отличие от кристалла, хорошо или плохо, например, больно или не больно. Несущественным для самой лягушки это ощущение назвать нельзя.

Предположим, что мы построили из физических кирпичиков копию живой лягушки такую, что ей и в самом деле может быть больно и в данный момент действительно больно. По каким физическим признакам, с помощью измерения каких физических переменных, по каким физическим реакциям мы сможем заключить, что ей больно? На любые физические воздействия любые объекты - живые и неживые - отвечают реакциями, качественное различие между которыми в физическом плане провести невозможно. Изучая состояние физических кирпичиков, мы этой боли не увидим, «больно» - не физический термин или параметр и в то же время, по-видимому, никакой жизненной силы не требует в согласии с материальным единством мира и конкретным выводом биофизики об отсутствии необходимости в дополнительных физических законах сверх известных.

Итак, ощущение боли, с одной стороны, не является и не порождается чем-то сверхъестественным, с другой - не сводится к материальным, физическим кирпичикам с их свойствами. Боль существует в сфере идеального и несводима к физике.

Вейценбаум пришел к такому пониманию, долго занимаясь с исходным неверным, пытаясь имитировать на компьютере диалог заинтересованных людей, находясь первоначально на позициях, как говорят, «кибернетической метафоры». Однако достаточно длительная внимательная работа в конце концов всегда приводит к обнаружению несообразностей концепции, если они есть, и к пониманию их сути.

Считая задачей лишь построение объекта из элементарных составляющих, что, разумеется, важно, необходимо и может составить предмет целой научной отрасли, М.В.Волькенштейн не замечает, отбрасывает задачу выяснения именно возникновения существенно, качественно нового по сравнению с имеющимся на элементарном уровне. На пути выполнения редукционистской программы увидеть возникновение нового качества невозможно.

Известны и понятны трудности, которые преодолевал Спиноза, анализируя проблему возникновения свободы воли. Если поведение составляющих определено, то откуда может появиться хоть в каком-то смысле свобода выбора? Этим вопросом задавались еще античные атомисты:

(/44/, II, 251-260)

В цитируемой поэме «О природе вещей» предлагается онтологическое решение задачи: в «первоначала» закладываются специфические свойства, обеспечивающие, как казалось Лукрецию (и Эпикуру), суверенность действующего ума:

(/44/, II, 289-293)

Не замечалось, правда, что в такой модели «свобода» предоставляется тому же «року», управляющему поведением «начал», а не побужденьям ума.

Философ Л.Б.Баженов, причисляя Е.Вигнера к антиредукционистам - сторонникам самостоятельных сущностей, - пишет (/46/, стр. 183): «Разумеется с позиций материализма точка зрения Вигнера не может быть принята: она исходит из признания субстанциональности сознания». Но вернее будет сказать, что Вигнер приходит к субстанциональности сознания, а в сущности исходит из сводимости всего к физике и, следуя в этом направлении, вполне последовательно заключает, что из физики ничего кроме физики построить нельзя, на этом пути (который он, по всей видимости, считает естественным и единственным, так что ему не приходится его классифицировать) из «несознательных» элементов суверенное сознание получить невозможно. Редукционист, принявший за исходное сферу материального, выйти из нее не может и никогда не обнаружит идеального, - следовательно, сознание попросту материально (Вигнер сравнивает его со светом отнюдь не в переносном смысле), и надо прямо в физику заложить нечто «биотоническое» (хотя здесь явно получится круг, если это дополнение не есть что-то сверхъестественное). В данном случае редукционист - это исследователь, считающий физику исчерпывающей наукой, наукой обо всем, хотя физика, подобно другим частным наукам, всего лишь частная сфера познания частного, в то время как проблема появления сознания у объекта - это проблема целого. Никакая физика и никакой отдельный закон с этой проблемой не справятся.

С точки зрения диалектического материализма ущербность узко-физических выводов о свободе воли в общем ясна. Конечно, свобода воли физикой не может быть ни получена, ни понята, ни даже увидена. Не то, чтобы она не понимала, что такое свобода воли, а просто свобода воли не входит в круг ее понятий. И это, между прочим, физики, привыкшие по роду своих занятий, в отличие от чистых формалистов, соразмерять существенность различных доводов, могут легко принять. Физики, сплошь да рядом оперирующие теориями и представлениями различной силы и общности, вполне могут осознать и подход самой физики к реальности как лишь частный (что, например, продемонстрировали Уилер и Фейнман) и признать, что в более широком плане «физический» фатализм опровергается реальной жизнью, поскольку она шире любой частной науки. Так что из бесспорно доминирующей роли такого явления, как сознание и из очевидной невозможности получить его нормальной физикой должна проистекать твердая уверенность в ограниченности физики и недопустимости безграничной экстраполяции ее объектов, методов и выводов на все и вся, чем, бывает, грешат некоторые ее ревнители.

Именно теперь, обобщая, уместно уточнить, в чем же суть витализма. Пусть в точном соответствии с материальной структурой реального живого объекта построен другой материальный объект - он тоже будет живым. Как и почему конкретно так произойдет, мы не знаем. Но как раз в этой достаточности - первичность материального. Мало кто из естествоиспытателей полагает, что для оживления, «одухотворения» объекта требуется к материальной части, не меняя ее, добавлять нечто невещественное, некий отдельный «дух». Витализм, понимаемый как необходимость этого специального духа, - несостоятелен.

Более того, современные знания в общем говорят и о том, что в живом объекте нет и специального «вещества», скажем, какой-нибудь особой, но вполне материальной жидкости, простое добавление которой в объект, построенный из «обычной» материи, оживляло бы его. Живое - явно следствие некоторой достаточной организации материи, ее распределения, упорядочения. Конечно, для того, чтобы организация была эффективной, достаточной, требуются определенные свойства материи. Но специального вида материи - носителя живого, окропление которым объекта делало бы объект живым независимо от остальной его организации, не существует. Витализм такого рода также несостоятелен.

Но неизбежная несводимость заключается и проявится в том, что строя и построив живой объект из материального вещества, мы, находясь на уровне физики, на уровне физического анализа реальности, не поднявшись на уровень целого, на что физика не способна, не увидим, что он ощущает и что именно он ощущает. Мы будем видеть только движения, не отличимые по качеству от всегда происходящего движения составляющих неживого объекта. И эта несводимость не имеет никакого отношения к витализму, если их попросту не смешивать.

Редукционистские (в основном механицистские) представления когда-то несомненно были полезны и прогрессивны в том отношении, что заставляли с материалистических позиций искать связи между объектами разной природы, являясь материалистической альтернативой теологии и в определенной мере работающей и плодотворной - агностицизму. От начальных периодов развития научного знания трудно требовать совершенства методологии (а вполне совершенной она не бывает никогда), но основные из существовавших тогда других подходов были несравненно хуже. В то время как механицизм позволял работать конструктивно, накапливать и систематизировать знания, составившие естественнонаучную базу для последующего развития науки, другие «подходы» - чуть ли не сплошь «божественные» - представляли собой глухие, дремучие тупики. Но эта альтернатива в силу несостоятельности в конечном счете редукционизма и заметной ограниченности его применимости оказывалась не слишком убедительной и успешной, так как всегда оставались трудные вопросы и возникали резонные возражения. Редукционизм, как всякая вульгаризация, порождая тупики, приводит к дискредитации верных идей.

Разумеется, при обсуждении возможностей редукционизма речь может идти и не о таких впечатляющих, но пока, может быть, не самых актуальных в реальных исследованиях вещах, как сознание и свобода воли. Вопрос о взаимоотношении сознания и составляющих физических элементах объекта - это наиболее яркий предельный случай, подходящий как контрпример для показа принципиальной ограниченности редукционизма и удобный ввиду большой очевидности «несоизмеримости» соответствующих аспектов. В естественнонаучных исследованиях актуальнее более земные проблемы взаимоотношения различных структур, выделяемых конкретными науками, например, химией, биологией, медициной и т.д. Классификация таких структур также не порождается одной «физикой» и не может быть ею увидена. Самостоятельность этих задач, их относительная независимость от физики затемняется тем, что критерии, выделяющие структуры, часто привносятся неявно как вполне естественные, и хотя такие дополнения работают наряду с физикой, это привнесение «не физики» не осознается. В последнее время стали появляться все более отчетливые, конкретные и обоснованные заявления о несостоятельности редукционизма в теоретической медицине /47/, психологии /48/, биологии /49,50/, экологии /51/. Следует только подчеркнуть, что трудности, так сказать, измерительно-вычислительного характера, связанные с большим числом параметров или с сильной неустойчивостью процессов и решающей во многих случаях ролью первоначально настолько малозаметных факторов, что они попадают в поле зрения лишь постфактум, трудности, приводящие к отказу от прямого счета «в лоб» и к смене подхода, не являются опровержением редукционизма, с чем их связывают некоторые авторы (см., например, /52/). Вопрос заключается не в том, в состоянии ли мы технически «свести» (выразить, пересчитать) характеристики одного уровня исключительно к элементам другого уровня, а в том, есть ли на более высоком уровне что-то новое по сравнению с более элементарным. Редукционизм - это представление о возможности и попытка решить задачу построения нового онтологически, закладывая искомое прямо в «первоначала», как, например, в надежде получить свободу воли с помощью генератора случайных чисел /53/ (совсем как у Лукреция).

В выступлениях против редукционизма отмечается специфичность объектов биологии, экологии и т.д. по сравнению с объектами физики, но сама физика не задевается, как будто она - законная вотчина редукционизма. При том, что физика образует основу естествознания и приобрела в этом качестве огромный авторитет, критика редукционизма в естествознании не может быть полной и достаточно убедительной без соответствующего анализа положения в физике. Ну что же, как было показано выше, и в физике есть ряд совершенно принципиальных трудностей, несомненно связанных с невыполнимостью редукционистской программы, следовательно физика считается эталоном редукционистской науки лишь по недоразумению, поддерживаемому объективистской позицией большинства самих физиков.

В основе приведенных здесь полярно противоположных заключений есть общий момент, вполне соответствующий редукционизму, а именно следующий. Фактически предполагается, что задание микропеременных автоматически само по себе должно приводить к появлению соответствующих значений макропеременных. Представление Неймана весьма примитивно и просто неверно. Он вообще не видит здесь никаких проблем. Заключение же Крылова, хотя и справедливо в том смысле, что сама по себе детерминистская микромеханика еще не приводит к статистичности и к макроскопическим свойствам и законам, но неверно в неоговоренном, однако по сути подразумеваемом и существенно работающем предположении, что к макроуровню должна приводить уже сама какая-то микромеханика, которую, следовательно, остается только найти. Крылов считал, что в реальности работает некоторая подобная микромеханика, образуются макросостояние и макрозаконы, существующие чисто объективно, независимо от нас, и которые мы просто-напросто более или менее точно наблюдаем. Представление Крылова ошибочно, если его понимать как утверждение о невозможности появления статистики при детерминистской микромеханике ни на каком уровне рассмотрение процессов. Поэтому вывод, однозначно, по его мнению, следующий из невозможности порождения статистики классической механикой и из явной практической работоспособности статистики, о необходимости отказа от детерминистской микромеханики оказывается слишком поспешным (как и аналогичный вывод Власова).

Подобный подход к переменным одного уровня как к функциям переменных более «микроскопического» уровня встречается также при решении вопроса о существовании детерминистских субквантовых так называемых скрытых параметров /54/; соответствующий анализ, естественно, приводит к запрету скрытых параметров.

В силу такой объективистской позиции выводы Смолуховского о механизме порождения необратимости, оспариваемые в общем не многими, не находят прямого формального выражения в математическом аппарате статистики необратимых процессов. Ко всему прочему в объективистской схеме и работать проще и привычней, нужно только изучить теорию функций действительного переменного, а лучше - еще и комплексного. Теория групп и «функан» завершают список орудий, достаточных в этой схеме. А посему, как в том анекдоте, пусть, кто хочет, разбирается с этим, как там его, физическим смыслом, «а мы будем продолжать изучать алюмень - самое легкое в мире железо».

При подходе к конкретным теориям как отражающим лишь объективную реальность анализ взаимоотношения разных уровней приводит к абсолютизации соответствующих «сущностей» с очевидно парадоксальным итогом: теории, модели, структуры автоматически оказываются «несоизмеримыми», разрозненными, бессвязными. Построенный на объективизме бесхитростный редукционизм, претендующий на установление прямой связи существа всех отдельных объектов с единственной материальной их первоосновой, не замечает, как естественно он уживается с представлением о существовании самостоятельных, различных, не связанных друг с другом сущностей.

Разберем показательный пример систематического редукционистского анализа проблемы согласования различных теорий.

[ Предыдущий раздел ] [ Следующий раздел ] [ На оглавление книги ] [ На главную страницу сайта ]